Как региональный журналист расследовал смертоносную опиоидную эпидемию в США

Пока я работала над этим материалом о том, что медицинские работники умирают от передозировок опиоидов, мне вообще не верилось, что я когда-нибудь его закончу.

Дело не в том, что у меня не было данных. Я много писала о передозировках опиоидов, особенно активно используя статистику о смертности в штате, чтобы получать цифры и составлять картину того, кто умирает в Вашингтоне. Этот набор данных был критически важным для меня, когда я добавляла штрихи в рассказы о семьях, людях, борющихся с наркоманией, или о людях, пытающихся осмыслить факт смерти близкого человека от передозировки.

Поскольку у меня был список имен умерших, я могла использовать их некрологи, чтобы деталями оживлять портреты людей, с которыми лично никогда не встречалась, и, в то же время напоминая читателям, что от передозировок опиоидов страдает гораздо больше людей, чем одна или две жертвы, упомянутые в истории.

Мой первый материал, использующий данные о смертности, и опубликованный в начале 2016 года, был о скорбящем отце, Скотте Майерсе, чья 18-летняя дочь Рэйчел умерла от передозировки героина. Цифры и имена в собранных данных позволили мне очень четко показать, что такие смерти глубоко затрагивают семьи и общины:

Данные Минздрава за 2014 год содержат список из 53 взрослых людей до 25 лет, которые умерли в Вашингтоне от передозировок, связанных с героином… Имя Рэйчел появится в списке 2015 года. В свидетельстве о ее смерти тоже будет указан героин. А вот чего там не будет: она с отличием закончила среднюю школу «Маунт Спокан», была волонтером организации «Гуманное общество»; матерью своему питбулю, Софи; футболисткой и волейболисткой.

«Наркоманы — они ведь чьи-то дети», — сказал Майерс.

Вскоре после этого меня перевели в отдел здоровья, и я сосредоточилась на зависимости и психических заболеваниях.

Те же данные, новая история?

Летом и осенью 2016 года я посвятила много времени поиску историй в уже имеющихся у меня данных. Примерно в ноябре мне как-то стало скучно, и я вспомнила о том, что прошла тренинг NICAR о так называемых «связках» баз данных (это клаузулы, которые объединяют столбцы из одной или нескольких таблиц в связанную базу данных). Я хорошо знала данные о смертности от передозировок, полученные для предыдущих материалов, и мне было известно, что в штате имеется база данных лицензированных медицинских работников — медсестер, врачей, аптекарей и консультантов. Записей было где-то около 1,1 миллиона.

Мне пришло в голову: а что если проверить на совпадение список имен поставщиков медицинских услуг и список умерших от передозировки опиоидов? Вначале у меня не было никаких особых надежд, но сама постановка вопроса казалось разумной.

В то время единственными программами анализа данных, которыми я умела пользоваться, были Excel и Access. Я раз пять попыталась использовать Access, чтобы сопоставить базы данных и найти совпадения, после чего позвала Кая Тео, одного из наших редакционных технарей, и он использовал магию Python, чтобы в результате я получила список нечетких совпадений между двумя базами данных дат рождения и имен с фамилиями. Их количество составило около ста — в период с 2010 по 2015 года.

Меня это испугало, потому что означало, что у меня была настоящая история, и сперва мне показалось, что я прыгнула выше головы. Я не ProPublica и даже не команда расследователей из двух или трех человек в крупной ежедневной газете. Я была одна и знала достаточно, чтобы понимать, что базы данных опасны. И я испугалась, что это в реальности этой истории не существует, и я всё это выдумала.

Поиск людей в данных

Я понятия не имела, как подступиться к материалу о том, что казалось слишком масштабным проектом для одного человека. Сначала я надеялась, что найду зацепку — что все эти смерти случались по причине какого-то сбоя в системе. Но мое журналистское чутье подсказало мне, что первым делом лучше искать локально. Я начала писать электронные письма и Facebook-сообщения родственникам умерших людей, которые находились в районе Спокана.

В конце декабря я связалась с женщиной по имени Тэми Кливленд, написав ей на Facebook: «Мне кажется, вы родственница умершей женщины, которая попала в поле моего зрения. Мы можем поговорить?» И она согласилась. Меня интересовала ее мачеха, Бет, медсестра, которая умерла от передозировки гидрокодона в сентябре 2012 года.

Мы встретились в январе вечером в Atticus, кафе и сувенирной лавке в центре Спокана. Она как раз освободилась после работы, а у меня выдался тяжелый день. На дорогах был гололед, поэтому я обрадовалась, что нам удалось встретиться в городе, а не у нее дома в 40 минутах езды.

Глубокая мотивация

Разговор с Тэми я начала традиционно — объяснив, что моя тетя Кристи умерла от передозировки метадона в 2013 году после нескольких лет приема этого опиоида вместе с другими обезболивающими препаратами, которые дают после автомобильных аварий и из-за других проблем со здоровьем.

С тех пор многие мои журналистские изыскания были отчасти связаны с попыткой лучше понять причины ее смерти. И наверстать упущенное — я училась в университете и мало общалась с ней и ее родней, потому что боролась с депрессией, много занималась и часто так эмоционально истощалась, что, как мне казалось, ни на что другое меня бы уже просто не хватило. Я убеждала себя, что у меня всегда будет время наладить отношения с ней после окончания учебы. Ей было чуть за сорок. Кто же знал, что она может умереть такой молодой.

Общаясь с источниками, я всегда начинаю с этого рассказа, потому что это помогает людям открыться мне — они знают, что я тоже пережила один из тех телефонных звонков, которые высасывают воздух из вашего тела и лишают вас способности говорить. Я уверена, что люди чувствуют что-то подобное узнав о любой внезапной смерти, но передозировка наркотиков заставляет ваш мозг ходить болезненными кругами в течение недель и месяцев:

«Нужно было чаще ей звонить»

«Почему они не сказали мне, что все так плохо?»

«Почему этот гребаный доктор продолжал прописывать тот же самый препарат после первой передозировки?»

И чаще всего: это нереально. Это не может быть реально.

Повод написать

В рассказе Тэми я увидела ту же самую попытку найти способ смириться с утратой, хотя ее эмоции не лежали на поверхности. Большинство из нас понимает, что наши тети и родители умрут до нас. Но не такими молодыми. И не так.

Я общалась с родственниками, которые в результате передозировки потеряли детей ещё подростками или в очень юном возрасте, и их раны ещё были совсем свежи. Мачеха Тэми, Бэт, умерла в 2012 году, так что прошло уже несколько лет. Но после погружения в детали и воспоминания, глаза Тэми наполнились слезами. Бэт была медсестрой, которой от хронических мигреней прописали опиоиды, затем она попала от них в зависимость, прошла несколько курсов лечения, чтобы от нее избавиться, но в конечном итоге так и не добилась успеха.

Тэми озвучила многие противоречивые мысли, которые приходят в голову, когда вы любите того, кто борется с наркозависимостью. Она часто повторяла фразу «Нужно было головой думать». Не менее часто — что во всем виновата она сама, Тэми, что она сделала недостаточно, чтобы помочь. Иногда финал кажется неизбежным — они ведь всегда так умирают. Иногда это похоже на ужасно несправедливую случайность. И мне самой трудно справиться с этими противоречиями, даже после того, как я писала о них истории в течение нескольких лет. Я думаю, это помогает мне быть осторожнее и вовремя сбавлять темп, поскольку я научилась ограничивать и периодически прерывать работу, чтобы сберечь свой рассудок.

Так, за чаем, мы проговорили около часа. После этого интервью я чувствовала себя несколько разбитой, но поняла, что должна рассказать эту историю. Ведь даже если бы Бет оказалась единственным медработником в моем списке совпадений, ее истории было достаточно, чтобы начать писать, даже не понимая, что из этого выйдет.

Уставившись на экран

Проект постоянно тормозился из-за необходимости заниматься ежедневной репортажной рутиной или просто из-за того, что я заходила в тупик и отговаривала себя от продолжения работы, потому что чувствовала себя неудачницей. У меня не было опыта проверки баз данных, подобных той, которую мне удалось создать, и, продолжая работать над ней, я в панике рассылала множество писем более опытным дата-журналистам и редакторам, спрашивая их, можно ли полагаться на мою методологию.

Первым делом я попыталась опровергнуть как можно больше своих совпадений. Я перепроверила эти размытые совпадения вручную, убедившись в полном соответствии дат рождения и имен, включая инициалы, если таковые имелись. Это сократило список примерно на 20 процентов.

В марте я запросила у Департамента здравоохранения список дат рождения медработников, которые не были указаны в базе данных. Я добавила их вручную и перекрестно сверила с записями о смерти.

Первый черновик: ранняя версия моей таблицы соответствий, где я использовала разные цвета, чтобы показать, подтвердилось ли совпадение между базами данных. Позднее я превратила цвет в поле столбца, но эта уродливая цветная визуализация помогала мне отслеживать прогресс и выделять те случаи, где мне нужно было переговорить с родственниками.

В те первые несколько месяцев я также много звонила знакомым, которые работали над лечением и исследованиями зависимости от опиоидов в округе и некоторым другим исследователям в Университете штата Вашингтон. Я сосредоточилась на программе лечения от наркозависимости для врачей, Вашингтонской программе оздоровления врачей и программе для медсестер и других медработников в Вашингтоне. Я пообщалась с директорами обеих программ и попросила дисциплинарные записи Департамента здравоохранения о случаях, связанных с подозрением на употребление наркотиков и их нецелевое использование за пятилетний период. Я хотела знать, был ли уличен или заподозрен в употреблении наркотиков кто-либо из медработников, истории которых я расследую, и которые умерли от передозировки наркотиков.

Я периодически возвращалась к своим данным, иногда прерываясь несколько месяцев. Каждый раз, когда это случалось, я чувствовала себя виноватой, и мне приходилось проделывать дополнительную работу, чтобы наверстать упущенное, — вспоминая о запросах на доступ к публичной информации, перечитывая свои записи интервью.

Часто я просто сидела, уставившись на свой экран, считая, что у меня нет истории. У меня были мертвые люди и какие-то трагедии, но не было зацепки. Государственные программы лечения зависимости не были идеальными, но обе имели высокие показатели успеха. Каждый год число врачей и медсестер, излечившихся от злоупотребления психоактивными веществами было значительно больше количества тех, кто умирали от передозировок.

Поскольку я работала одна, мне было тяжело принять решение. Стоит ли вообще об этом говорить? Если у меня есть несколько десятков смертей в течение нескольких лет, имеет ли это значение? Лично мне, конечно же, кажется, что каждая смерть важна. Я могла «продать» эту историю редактору, потому что там были мертвые медсестры и консультанты по медикаментозной зависимости. Они должны были думать головой, как принято говорить в таких случаях. Этот контекст подбросил мне дополнительную проблему: как рассказать историю, которая интересна читателей именно этим постулатом — «они должны были думать головой» — и одновременно объяснить, почему не все так просто? Как преодолеть такой стереотип?

К осени 2017 года мне надоело укорять себя и держать материал в подвешенном состоянии, поэтому я поставила перед собой цель завершить его к концу года. Если у меня будет всего лишь история о Бет и несколько интересных цифр, значит, так тому и быть. Я посвятила несколько недель в ноябре и декабре тому, чтобы все перепроверить и закончить статью.

Ближе к концовке

Документирование: список файлов в папке с данными, которую я использовала при написании этой истории. У меня проблемы с документированием, поэтому я стараюсь придумывать максимально очевидные названия файлов и таблиц.

Моя база данных о возможных смертях от передозировки была по-прежнему несколько беспорядочной, и я знала, что мне нужно определиться с четким набором критериев для проверки. Многие совпадения касались людей с истекшими лицензиями — у некоторых еще несколько десятилетий назад, а у некоторых — сравнительно недавно. Первоначально я сохранила их все, но на этом заключительном этапе решила сузить список до людей, у которых в момент их смерти была действительна лицензия поставщика медицинских услуг. У меня осталось около 70 совпадений.

В конце концов я решила получить подтверждение каждой смерти через некролог, который содержит: a) дату смерти, соответствующую свидетельству о смерти, и б) упоминание о карьере или месте работы, подтверждающем, что они работали в сфере здравоохранения. Я подняла планку очень высоко, потому что не хотела преувеличивать проблему и намекать, что смерть человека связана со столь чувствительной и стигматизированной причиной, не будучи абсолютно в этом уверенной. Используя этот стандарт, я смогла подтвердить 33 из наших 64 совпадений. В материале я написала, что у нас было еще 30 подходящих совпадений, но я действительно не хотела раздувать сенсацию. И я хотела написать историю об этих людях, поэтому для мене было не так важно, сколько их будет — трое или тридцать.

В ходе проверки этих людей я связалась с другими семьями и обнаружила еще одно местное дело о передозировке, о котором вкратце писало издание Moscow-Pullman Daily News. Благодаря этому материалу и некрологам, которые мне удалось обнаружить, я смогла добавить личные данные о людях, которые в течение нескольких месяцев были просто именами в электронной таблице.

Мачеха Тэми, Бет, была в центре моего материала. Я попыталась вплести статистику и собранную мной информацию о других людях в ее историю, поэтому получился хороший баланс между данными и человеческим лицом проблемы.

После истории

Я понятия не имела, как мой материл будет воспринят. Окончательный, опубликованный вариант материала дал много трафика в Интернете и был перепечатан изданием Tacoma News-Tribune, но я не получила столько комментариев, сколько обычно получаю после больших историй. Несколько человек поблагодарили меня за освещение проблемы и за то, что я подняла тему лечебных программ. Некоторые медсестры написали, что я несправедливо очернила их профессию, и это не было для меня неожиданностью. Я отреагировала так, как, мне кажется, реагирует на такие отзывы большинство журналистов: написала в ответ, что я понимаю их озабоченность, и указала на места в тексте, где я подчеркивала: речь идет не о большинстве медсестер, а лишь о немногих медсестрах, но такие люди все-таки есть, и это важно.

После публикации несколько родственников умерших медработников (люди, с которыми я связывалась в процессе подготовки материала) написали, что они готовы дать интервью. Я поблагодарила их и отправила им ссылку и свои данные.

Мать медбрата, который умер в 2013 году, написала мне: «Я надеюсь, что ваша история поможет другим».

Резонанс от материала может быть неоднозначным и трудно осязаемым. Иногда не меняются законы. Иногда никто не уходит в отставку. Лучшее, на что я могу надеяться, — это то, что он попал в эфир и, возможно, побудил кого-то озаботиться этим вопросом или поговорить с попавшим в беду коллегой.

Мои друзья любят повторять, что я слишком строга к себе, и это, скорее всего, правда. Цех дата-журналистики очень малочисленен и сплочен, что просто прекрасно, когда вам нужно опробовать на ком-то свою идею. Это также означает, что я постоянно сравниваю себя с людьми, которых считаю коллегами, но у которых есть многолетний опыт, большие команды и больше ресурсов. Поэтому мне было тяжело так много работать над тем, что я считала важным, а потом слышать об этом разве что краем уха.

Лично для меня все, что я пишу об этой теме, похоже на своеобразное искупление перед моей тетей. Если что-либо из того, что я пишу, станет мостом между тем, кто нуждается в лечении от наркозависимости, и ресурсом, который может сохранить ему жизнь, тогда одной потенциальной смертью будет меньше. Когда меня съедают сомнения, что работа, которую я делаю, не имеет особого значения, я стараюсь возвращаться именно к этой мысли.

Эта статья впервые появилась на Source, цеховом и документарном хабе для разработчиков, дизайнеров, репортеров и редакторов, которые работают над новостными приложениями и проектами журналистики данных в новостных организациях. Мы перепечатываем ее с разрешения.

Рэйчел Александр — журналистка, специализирующаяся на темах здравоохранения и социальных служб в Spokesman-Review,  а также главный гик-аналитик данных в редакции. Она является членом совета Вашингтонской коалиции за открытое правительство и основателем Washington News Nerds, группы, занимающейся проведением недорогих семинаров по журналистике данных в северо-западной части тихоокеанского побережья США.